 | |
| |
 Петр Яковлевич Чаадаев (27 мая (7 июня) 1794, Москва - 14 (26) апреля 1856, там же) - русский философ и публицист. По матери Чаадаев приходился племянником князей Щербатовых и внуком известного русского историка. На руках этой родни Чаадаев получил первоначальное, замечательное для того времени образование, которое закончил слушанием лекций в Московском университете. Зачислившись юнкером в Семеновский полк, он участвовал в войне 1812 года и последующих военных действиях. Служа затем в лейб-гусарском полку, Чаадаев близко сошелся с учившимся тогда в Царскосельском лицее молодым Пушкиным. По словам Лонгинова, "Чаадаев способствовал развитию Пушкина, более чем всевозможные профессора своими лекциями". О характере бесед между друзьями можно судить по стихотворениям Пушкина "Петру Яковлевичу Чаадаеву". "К портрету Чаадаева" и другим. Чаадаеву выпало на долю спасти Пушкина от грозившей ему ссылки в Сибирь или заключения в Соловецкий монастырь. Узнав об опасности, Чаадаев, бывший тогда адъютантом командира гвардейского корпуса князя Васильчикова, добился не в урочный час свидания с Карамзиным и убедил его вступиться за Пушкина. Пушкин платил Чаадаеву теплой дружбой. В числе "самых необходимых предметов для жизни" он требует присылки ему в Михайловское портрета Чаадаева. Ему посылает он первый экземпляр "Бориса Годунова" и горячо интересуется его мнением об этом произведении; ему же шлет из Михайловского целое послание, в котором выражает свое страстное пожелание поскорее в обществе Чаадаева "почитать, посудить, побранить, вольнолюбивые надежды оживить". В молодости Чаадаев был прикосновенен к либеральному движению, завершившемуся катастрофой 14 декабря 1825 года. Он разделял либеральные идеи людей, которые принимали участие в этом движении, соглашался с ними по вопросу о реальности того сильного зла, от которого страдала и страдает Россия, но расходился с ними по вопросу о причинах его и в особенности по вопросу о средствах к его устранению. В 1820 году в Санкт-Петербурге произошли известные волнения в семеновском полку. Император Александр находился тогда в Троппау, куда Васильчиков и послал Чаадаева с известием о происшедших беспорядках. Свербеев, Герцен и другие рассказывают в своих воспоминаниях и записках, что австрийский посол граф Лебцельтерн успел с своей стороны отправить курьера в Троппау, который, будто бы прибыл туда раньше Чаадаев и рассказал о происшедшем в Петербурге Меттерниху, и последний сообщил о них первым ничего не подозревавшему императору. Когда прибыл Чаадаев, Александр резко выразил ему порицание за медленность езды, но потом, как бы спохватившись, предложил ему звание флигель-адъютанта. Оскорбленный Чаадаев просил одной милости - отставки, и получил ее даже без обычного награждения следующим чином. Чаадаев пострадал вдвойне: разбилась его блестящая карьера и вместе с тем он сильно упал в мнении товарищей-офицеров, среди которых был весь цвет тогдашней интеллигенции. Говорили, что он ни в каком случае не должен был брать на себя такого щекотливого поручения; зная о жалуемых курьерам в таких случаях флигель-адъютантских аксельбантах, он должен был чувствовать себя особенно неловко перед своими бывшими сослуживцами по семеновскому полку, на которых обрушились весьма тяжелые кары. Весьма возможно, что вследствие этого от него отдалились члены тайного общества, куда он был принят Якушкиным, и что именно потому Чаадаев не любил говорить впоследствии о своих отношениях к декабристам. |
После отставки он прожил за границей целых шесть лет. Все события 1825 — 1826 гг. прошли, таким образом, в его отсутствие. Эти события снесли с исторической арены почти весь цвет того поколения, к которому принадлежал Чаадаев. Возвратившись на родину, он застал уже иное время и иных людей. С этого же времени фигура Чаадаев выделяется на фоне русской жизни уже не в качестве общественного деятеля или одного из будущих реформаторов России, а в образе мыслителя, философа, блестящего публициста. В Европе Чаадаев вращался среди замечательных умов. В числе его личных знакомых были Шеллинг, Ламеннэ и другие. Воззрения этих людей не могли не иметь влияния на Чаадаева, имевшего от природы сильный ум и определенную философскую складку мысли. Обширное чтение также много способствовало выработке Чаадаевым прочного миросозерцания. С конца двадцатых годов Чаадаев был очень близок со старшим Киреевским. Когда издававшийся последним журнал "Европеец" был запрещен и сам Киреевский отдан под надзор полиции, Чаадаев написал статью, в которой излагает свои взгляды на историю России, весьма близкие к тем, которые появились пять лет спустя в его знаменитом "Философическом письме". Однако, в отличие от последнего, философ указывает и на положительные средства, при помощи которых можно направить Россию к лучшему будущему. Для этого необходимо "прежде всего серьезное классическое образование", затем "освобождение наших рабов", являющееся "необходимым условием всякого дальнейшего прогресса", и, наконец, "пробуждение религиозного чувства, дабы религия вышла из некоторого рода летаргии, в котором она ныне находится". Была ли доставлена эта записка по назначению или нет — неизвестно. Она была написана в
Впечатление от напечатания Надеждиным в "Телескопе" "Философического письма" Чаадаева было чрезвычайно сильное. "Как только появилось письмо, — говорит Лонгинов, — поднялась грозная буря". "После "Горя от ума" не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление", — рассказывает по этому же поводу Герцен. По словам Свербеева, "журнальная статья Чаадаева произвела страшное негодование публики и потому не могла не обратить на него преследования правительства. На автора восстало все и вся с небывалым до того ожесточением в нашем довольно апатичном обществе". Ожесточение в самом деле было беспримерное. На статью обратили внимание не одни только русские: в силу того, что статья была написана (первоначально) по-французски, и вследствие большой известности, которою Чаадаев пользовался в московском иностранном населении, этим случаем занялись и иностранцы. Корень зла, по мнению Чаадаева, в том, что народ России воспринял "новое образование" не из того источника, из которого воспринял его Запад. "Ведомые злою судьбою, мы заимствовали первые семена нравственного и умственного просвещения у растленной, презираемой всеми народами, Византии", заимствовали, притом, тогда, когда "мелкая суетность только что оторвала Византию от всемирного братства", и потому "приняли от нее идею, искаженную человеческою страстью". Другие письма Чаадаева увидели свет через много лет, и то лишь на французском языке, в Париже, в издании известного иезуита кн. И. С. Гагарина. Всех писем три, но есть основание думать, что в промежуток между первым (напечатанным в "Телескопе") и так называемым вторым существовали еще письма, по-видимому, безвозвратно пропавшие. Во "втором" письме Чаадаев выражает мысль, что прогресс человечества направляется рукою Провидения и движется при посредстве избранных народов и избранных людей; источник вечного света никогда не угасал среди человеческих обществ; человек шествовал до определенному ему пути только при свете истин, открываемых ему высшим разумом. Возвращаясь к России и к своему взгляду на русских, которые "не принадлежат, в сущности, ни к какой из систем нравственного мира, но своею общественною поверхностью примыкают к Западу", Чаадаев рекомендует "сделать все что можно, чтобы приготовить пути для грядущих поколений". "Так как мы не можем оставить им то, чего у нас самих не было: верований, воспитанного временем разума, ярко очерченной личности, развитых течением длинной, одушевленной, деятельной, богатой результатами, интеллектуальной жизни, мнений, то оставим же им, по крайней мере, несколько идей, которые, хотя мы их и не сами нашли, будучи передаваемы от поколения к поколению, будут иметь больше традиционного элемента и, поэтому, больше могущества, больше плодотворности, чем наши собственные мысли. Таким образом мы заслужим благодарность потомства и не напрасно пройдем по земле". Короткое четвертое письмо Чаадаева посвящено архитектуре. Наконец, известна еще первая и несколько строк из второй главы "Апологии сумасшедшего" Чаадаева. Тут автор делает кое-какие уступки, соглашается признать некоторые из своих прежних мнений преувеличениями, но зло и едко смеется над обрушившимся на него за первое философическое письмо из "любви к отечеству" обществом. Дальше Чаадаев излагает свои мнения на историю России. Коротко история эта выражается так: "Петр Великий нашел лишь лист бумаги и своею мощною рукою написал на нем: Европа и Запад". После инцидента с "Философическим письмом" Чаадаев прожил почти безвыездно в Москве 20 лет. Хотя он во все эти годы ничем особенным себя не проявил, но — свидетельствует Герцен - если в обществе находился Чаадаев, то "как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас же". |
