Еще в институте, Добролюбов познакомился с Н. Г. Черньшевским через одного из товарищей, который бывал у Чернышевского в качестве его прежнего ученика в Саратовской гимназии. В 1856 году в "Современнике" явилась первая статья Добролюбова о "Собеседнике любителей российского слова". Статья обратила на себя внимание в литературных кругах и уже показала отчасти особенные черты писателя: большую начитанность, внимательный критический взгляд.

Добролюбов в статье о "Собеседнике" применил ту же манеру изложения, которая употреблялась в тогдашних "библиографических" изысканиях - с множеством цитат, само обилие которых бросалось в глаза как излишество. Но вместе с тем он делал широкие заключения о характере самого века, его действующих лиц, о положении общества и нравах, заключения, которых не делалось прежде и которые далеко не сходились с шаблонными представлениями о ХVIII веке.

Основа историко-литературных взглядов Добролюбова была в том, что из бесед с Чернышевским и из "Очерков Гоголевского периода русской литературы" он извлек высокое представление об общественном смысле критики Белинского, традиции которого легкомысленно забывались даже так называемыми его друзьями и последователями. В собственном складе его натуры лежало стремление той же силы и того же направления: литература не есть одно художественное развлечение, и ее история - не безразличный архив, а отголосок живого быта, с его старинными правами и стремлениями лучших людей века; литература есть глубокое поучение - в исследовании ее истории мы должны искать не анекдотических мелочей, а разумения прошедших ступеней нашей собственной жизни, как в настоящем ее жизненный смысл заключается в служении нравственному идеалу и справедливости.

Тон глубокого убеждения, логическая выдержка мысли, при случае тонкая ирония и насмешка — с самого начала стали отличительной особенностью его стиля, и с одной стороны раздражали противников, с другой привлекали ему почитателей, особенно в молодом поколении. Другая статья его вскоре за тем произвела большое впечатление — по поводу "Отчета" педагогического института, его школы.

В 1857 году, по окончании курса, Добролюбову предстояло отслужить несколько лет в должности учителя за казенное содержание в институте. Благодаря хлопотам аристократического семейства, где он давал уроки, ему удалось остаться в Петербурге, зачислившись номинально в одном учебном заведении. Он отдался сполна литературной деятельности, и эта деятельность, продолжавшаяся едва четыре года, осталась замечательным эпизодом в истории русской критики и вместе характерным эпизодом истории русского общества в разгаре "великих реформ".

В сочинениях Добролюбова остался в высокой степени интересный памятник настроения молодых поколений, созревавших в самую эпоху реформ и страстно ожидавших обновления русской общественной и народной жизни. Его критика стала опять общественно-публицистической, как во времена Белинского, но с другим, более реальным оттенком: хотя Добролюбов редко касался прямых общественных вопросов "внутренней политики", они были всегда в его памяти, но главные труды его были посвящены критике литературной, в особенности определению главнейших писателей того времени.

Но необычайно оживленная нервная деятельность была непродолжительна: организм не был из крепких, и эта страстная жажда высказаться, поработать для общественного блага, надорвала его силы. В самом деле, он начал свою литературную деятельность юношей двадцати одного года, а на двадцать шестом году она уже кончилась. Сочинения его за это время заняли потом в издании четыре компактных тома. Весной 1860 года друзья убедили Добролюбова отправиться за границу, чтобы предохранить его от начинавшейся чахотки; он больше года прожил в Германии, южной Франции и Италии. Вернулся он через Грецию и Константинополь, в августе 1861 года, но жизнь была подорвана, и в ноябре того же года он умер.

Современники, близко его знавшие, так изображали его личный характер: "Это был один из самых замечательных характеров по стойкости, твердости и благородству между всеми литературными деятелями последнего двадцатипятилетия. Слово и дело никогда не противоречили в нем, и никогда в своих поступках он не допускал ни малейшего, самого невинного уклонения от своих убеждений. Другого, более строгого к самому себе человека, в его лета, трудно встретить".