Постоянный театр с актерами, смотревшими на сцену как на свое единственное и высокое призвание, дал новую пищу творчеству Сумарокова, встречавшему притом неизменное одобрение со стороны императрицы. Продолжая работать для театра, он в то же время писал многочисленные оды, элегии, басни, сатиры, притчи, эклоги, мадригалы, критические статьи, стараясь завоевать прочное положение во всех родах и видах русской литературы. В 1759 году Сумароков основал журнал «Трудолюбивую пчелу», наполнявшийся большею частью произведениями своего издателя. Он имел успех, но скоро прекратился по недостатку средств. В 1755 году Александр Сумароков поставил на сцену первую русскую оперу, «Цефал и Прокриса», музыка к которой была написана в лирическом духе придворным капельмейстером Арайя. К 1757 году относится драма Сумарокова «Пустынник», к 1758 году – трагедия «Ярополк и Димиза», где двое из действующих лиц носят имена «Крепостата» и «Силотела», по-видимому, имевшие целью сообщить трагедии отсутствовавший в ней национально-исторический колорит.

Исторические сюжеты имеют и следующие трагедии Сумарокова: «Вышеслав», переносящий действие в языческую старину Новгорода, «Дмитрий Самозванец», «Мстислав». К 1768 году относятся комедии Александра Сумарокова «Опекун», «Лихоимец», «Три брата совместники», «Ядовитый», «Нарцисс», к 1769 году – «Пустая ссора», «Рогоносец по воображению», «Мать совместница дочери». Сумароков сочинял и балеты, в которые вводил драматический элемент и намеки на современные события. Изящные декорации, музыка, пение, фантастическая обстановка – все это обеспечивало успех таким аллегорическим пьесам Александра Петровича, как «Новые лавры» или «Прибежище добродетели», или таким операм, как «Альцеста» с музыкой Раупаха.

Быстрота, с которой Сумароков создавал свои произведения, может быть охарактеризована его пометкой на комедии «Трессотиниус»: «зачата 12 генваря 1750 года, окончена генваря 13-го 1750». Крайне самолюбивый и строптивый нрав Сумарокова служил источником бесконечных ссор и столкновений даже с ближайшими его родными. Подорвать литературный авторитет Сумарокова врагам его не удавалось, но в отношениях к нему многих лиц из высшего и литературного круга было немало несправедливого. У вельмож его дразнили и потешались его бешенством; Ломоносов и Тредьяковский донимали его насмешками и эпиграммами. Они жестоко напали на И. П. Елагина, когда тот в своей «сатире на петиметра и кокеток» обратился к Сумарокову в таких выражениях:

«Наперсник Буалов, российский наш Расин Защитник истины, гонитель, бич пороков».

Сумароков, со своей стороны, не оставался в долгу: в своих «вздорных одах» он пародировал высокопарные строфы Ломоносова, а Тредьяковского изобразил в «Трессотиниусе» в лице тупого педанта, то читающего неуклюжие и смешные стихи, от которых все бегут, то рассуждающего о том, какое «твердо» правильнее – о трех ли ногах или об одной. Противниками Сумарокова на литературном поприще были еще Эмин и Лукин, но Херасков, Майков, Княжнин, Аблесимов склонялись перед его авторитетом и были его друзьями.

С цензурою Сумароков вел постоянную борьбу. В большинстве случаев непримиримость Александра Петровича объяснялась его неуклонным стремлением к истине, как он ее понимал. С сильнейшими вельможами своего времени Сумароков так же спорил и горячился, как и со своими собратьями по перу, и ни шутом у них, ни льстецом не мог быть уже по самой своей натуре. Отношения Александра Петровича к И. И. Шувалову были проникнуты искренним и глубоким уважением. Сумароков управлял театром не особенно долго: из-за каких-то в точности неизвестных столкновений с артистами и недоразумений или, вернее, интриг Сумароков был в 1761 году уволен от звания директора театра. Хотя это не охладило в нем страсти к сочинительству, но он был очень огорчен и с особенной радостью встретил воцарение Екатерины Второй. В похвальном слове, написанном по этому поводу, он в сильных выражениях нападал на невежество, укрепленное пристрастием и силой, как на источник неправды в жизни. Он умолял государыню исполнить то, что смерть помешала исполнить Петру Великому – создать «великолепный храм ненарушимого правосудия». Императрица Екатерина знала и ценила Сумарокова и, несмотря на необходимость подчас делать этой «горячей голове» внушения, не лишала его своего расположения. Все сочинения его печатались на счет Кабинета.

Любопытно и для характеристики времени и нравов, и для определения взаимных отношений Сумарокова и императрицы дело его с содержателем московского театра Бельмонти, которому он запретил играть свои произведения. Бельмонти обратился к главнокомандующему Москвы, фельдмаршалу П. С. Салтыкову, и тот, не вникнув хорошенько в дело, разрешил ему играть произведения Сумарокова «Мои трагедии, - писал по этому поводу Сумароков, - моя собственность... Я уважаю фельдмаршала, как знаменитого градоначальника древней столицы, а не как властелина моей музы; она не зависит от него. По чреде, им занимаемой, я его почитаю; но на поприще поэзии я ставлю себя выше его». Вместе с тем Сумароков пожаловался императрице на Салтыкова. «Вы лучше всех знаете, - отвечала ему Екатерина, - какого уважения достойны люди, служившие со славою и убеленные сединами. Вот почему советую вам избегать впредь подобных прений. Таким образом, вы сохраните спокойствие души, необходимое для произведений вашего пера, а мне всегда приятнее будет видеть представление страстей в ваших драмах, нежели в ваших письмах». Этот ответ немало подбавил горечи к последним годам жизни Александра Сумарокова, омраченной периодами тяжкого запоя.

Враги смеялись над ним, дирекция театра отказывала ему в праве иметь бесплатное место на представлениях его пьес. Сочинения Александра Петровича перепечатывались с целью искажения. Не был счастлив Сумароков и в семейной жизни. Он был женат три раза. Из четырех сыновей один умер в молодости. Трое других утонули, стараясь спасти друг друга. С 1771 года Александр Петрович жил то в Москве, то в деревне, изредка наезжая в Петербург по делам или по вызову императрицы. Сумароков умер в Москве, 59 лет от роду, и похоронен в Донском монастыре. При всех слабостях и странностях Александр Петрович имел доброе сердце и готов был последним поделиться с бедняком. Он никогда не упускал случая заступиться за гонимого, выразить резкий протест против поругания человеческого достоинства в крестьянине.